Алина Борисова - По ту сторону Бездны[СИ]
— А ты — единственный нормальный? — невесело усмехаюсь.
— Ты да я — двое нас, — он тоже улыбается, и тоже — не то, чтобы особо весело.
А ведь я почти успокоилась. И могу слушать про смерть. И про свою, и про чужую. И даже поддерживать разговор. Вот только Лизку жалко. Ведь она, выходит, была для него никем. Совсем никем. Даже кровь ее его не прельщала. Просто престиж, традиции, надо соответствовать, друзья же ждут особое блюдо…А я, наверное, где–то глубоко в душе надеялась, вопреки всему, что она жива. Живет себе за Бездной. Он ее не убивал, он влюбился и взял ее замуж… И мы бы тут встретились. Это была бы добрая сказка. Про добрых вампиров. Совсем как в детстве учили. Нет, конечно, кого–то там они убивают. Но только нехороших, злых. Кого не жалко. А добрых всегда спасают…
Не сбылось, да и сбыться не могло.
— А она умерла… в той самой розовой ванне? Как ты ей и обещал? Среди миллионов пузырьков воздуха и розовых лепестков?
— Кто? — он даже не сразу понимает, о чем я. — Ах, эта девочка?
— Лиза!
— Да, конечно, — аккуратно обхватил меня за затылок и развернул так, чтоб взглянуть в глаза. — А ведь это был твой самый большой кошмар, верно? Все эти годы? Она ведь тебе ночами снилась, эта ванна? Ты даже когда память потеряла, о ней помнила. Для тебя дардэнхэ в моем доме — это символ смерти, да?
— Да, — признаю очевидное, — снилась. Только я в ней почему–то не от вампиров умираю, я в ней тону, захлебываюсь… — вздыхаю. Даже память о снах, мучивших годами, приходит только сейчас, с его вопросом. — Часто снилась, пока жива была. А еще — могила твоя снилась. Я так мечтала тебя убить, что даже во сне порой видела: такой шершавый камень над обрывом, что там, дальше, не видно, наверно, Бездна. А на камне надпись: «Аирис». Странные немного буквы, шрифт… непривычный. А иногда вместо «Аирис» было «Ставэ». И роза. Там из земли обязательно тянулась роза. Алая. Вот только лепестки ее опадали, и наземь падали белыми, словно снег. Словно зима…
Чувствую, как нервно он переглатывает. И молчит, замерев, даже когда я уже замолкаю.
— Лоу? — нерешительно поднимаю на него глаза. Он смотрит куда–то мимо, чуть прикусив губу, а лицо напряженное, словно пытается сдержаться. — Ло? Что, про свою смерть слушать страшнее, чем говорить про чужую?
— Нет, малыш, — он отмирает и мне улыбается, едва–едва, самым краешком губ, — про свою не страшно, — вновь замолкает. И предлагает совсем неожиданно, — А хочешь, я покажу тебе ту самую ванну? Чтоб больше не мучила в кошмарах?
Ту самую? Где умерла моя Лизка? У нее ведь даже могилы нет…
— Хочу. А можно? А Анхен?..
— Плевать. Твоего решения мне будет достаточно. Ты полетишь со мной?
— Да.
И мы улетаем. Прямо оттуда, из розария, не перекинувшись ни с кем и словом. Он подхватывает меня на руки, стремительно несется на парковку, сажает в машину. И она срывается с места, оставляя вдали самую красивую башню города с ее самым красивым садом. Ну, или «одну из самых» с «одним из самых». И… и не обязана я перед ним отчитываться! Он приходит и уходит, вспоминает обо мне, когда нет других дел, и забывает, как только дела появляются. Утверждал, что я его возлюбленная с равными правами? Ну вот я ими и воспользовалась.
Дом Лоу я толком и не запомнила, волновалась, видимо, сильно. Ну, башня. Не особо чтоб и высокая. Вокруг таких много было. А вот никакого сада при ней нет. Совсем. Только парковочная площадка и вход внутрь.
— Ой! — только вылезая из его машины, я об этом вспомнила.
— Что, моя хорошая?
— Как–то я слегка не одета… для похода в гости…
— А, то есть для приема гостей было в самый раз? — смеется он над моим смущением. А потом обнимает и целует в нос. — Вечно я тебя встречаю то не так одетой, то не в том настроении… Поздновато уже производить на меня благоприятное первое впечатление, не находишь?
— Ну, может удастся произвести хотя бы второе… чтоб исправить первое?
— Тебе? Вот это вряд ли. Да тебе и не надо, Ларочка. Ты и так — чудо, как хороша. Естественная, непосредственная… Да в доме и нет сейчас никого, я один. Идем, не надо смущаться.
И мы идем. Какими–то коридорами, через холл… А потом он открывает дверь.
А там — даже стены розового камня. И действительно с прожилками. Золотыми. И белыми. И огромные окна в этих стенах. И синь небес за окнами. И солнце бьет, заставляя камень играть и искриться. Пол выложен крупной серой плиткой с замысловатым узором, а по центру — то самое дардэнхэ: углубление в полу, отделанное тем же розовым камнем, слишком крупное, чтоб именовать сие ванной, но и не слишком велико, чтоб подошло бы гордое «бассейн» По моим представлениям, в бассейне должно быть возможно плавать, а здесь, если лечь на воду, то от бортика до бортика — меньше одного гребка. Впрочем, воды в сем сооружении не было.
Лоу остался у дверей, давая мне возможность осмотреться. А я обошла комнату по кругу, порой касаясь рукою камня стен. На солнце камень нагрелся и был завораживающе теплым, в тени — приятно холодил ладонь.
Я села на самый край пустой сейчас ванны и попыталась представить, как же оно было — тогда. Как бурлила вода в дардэнхэ, кружа лепестки нелюбимых хозяином роз. Как ждали в этой воде обнаженные и жаждущие вампиры. Как она смотрела на них, возможно, сидя прямо вот здесь, на краю. Ведь она видела их впервые, а ей предстояло отдать им все, совсем все… Ведь дал же он ей время хоть оглядеться, прежде, чем столкнуть ее к ним, в эту бурлящую нетерпением воду? Как они убивали ее здесь, нелюбимую деву среди лепестков нелюбимых цветов. Как она верила, до последнего вздоха верила, что он ее все же любит.
— Хочешь, включу воду? — осторожно спрашивает Лоу.
Киваю. И только тут замечаю, что плачу. Пытаюсь вытереть слезы, но они все равно текут. Судорожно всхлипнув, подтягиваю коленки к груди, обхватываю их руками и смотрю, как набирается вода. Четырьмя потоками, из четырех труб, с четырех сторон света… А ванна округлая. И вообще — не такая. Я представляла ее себе как–то совсем иначе, мрачным местом для кровавого ритуала, а тут… солнышко в окна льется, светло, ярко, нарядно. Не страшно. Тут, наверно, легко умирать. Глядя в небо. И веря, что уходишь в свет… А когда упадешь во тьму, не будет времени, чтоб крикнуть, что ты ошибался. И все не так, во всем обманули…
А меня вот… не обманули. Столько правды мне рассказали — из ушей лезет. Вот только Лизка умерла обманутая, но счастливая. Лоу ее так не любил, так обманывал, что она сама ему жизнь протянула — в благодарность. А меня… Анхен вот любит. Правда–правда и честно–честно. Только вот что же… счастья от этого нет и близко? Начнешь вспоминать — а там только боль, боль, боль… И даже сейчас — я, вроде, его. Вожделенная, желанная, выстраданная. Приз, что получен и положен на полку. Решит — в постель затащит. Решит — не станет. Нет, меня, конечно, спросит. Когда доведет до такого состояния, что я гарантированно скажу «да».
